Усопшим матерям

В детстве я многого чего боялась, но больше всего - смерти мамы. - Мы когда-нибудь умрем?-спрашивала я ее. -Когда-нибудь. Но сначала я. -Ты - умрешь?!- пугалась я и, как обычно, ждала от нее ободряющего ответа. -Да. Но ведь это будет не скоро: когда состарюсь. Ее ответ не давал покоя, и я вновь возвращалась к этой теме. - Бывает так: сидят три старушки: одна из них мама, а другие дочки? - Бывает, - смеялась она. – Я буду жить долго: даже увижу своих дочек старушками.

Мама ушла раньше, чем мы состарились с сестрой. Сказать словами, кем была для нас мама, невозможно. Она была для нас всем миром. Рядом с нами не жили родственники. У нас не было бабушек-дедушек, не было отца. Но мы с сестрой всегда знали: у нас есть наша мама. Мы любили ее не зато, что она любила нас, - все мамы любят своих детей. Мы любили ее за то, что она любила всех. «Мама сказала!»...

В детстве я часто спекулировала этим выражением. Если мне надо было чего-то добиться у сестры, я ссылалась на маму. И, если сестра верила, что так «мама сказала», она уступала тут же. Пока мама жила, я чувствовала себя защищенной. Где ты, мама? Существует ли Там та светлая обитель, где тебе спокойно и хорошо? Ты не приходишь ко мне во снах, ты молчишь, и боль утраты не утихает.

Мало того, она усилилась сразу же, как я выехала из той страны, где жила ты. Из страны, где все улицы, все люди напоминают о тебе. Автобусы, трамваи, здания, городской пляж... Твои подруги и твои коллеги... Этот город окутан твоим дыханием, он поет твоим звонким, девичьим голосом. Ты оставила нам его в радостное воспоминание о себе?... Мне пять лет. Тебе - 33. Пятница, и ты возвращаешься со своей работы - школы-интерната. Не одна, а опять с тремя-четырьмя учениками. И снова мы проведем с ними все выходные.

У меня вздорный характер: я против того, что моя мама не принадлежит только мне и сестре. Она будет смеяться не только для меня. Шутить, есть, ходить в кино не только со мной и сестрой... Знаю, маме не нравится мой протест. Я ухожу в маленькую комнату и делаю вид, что играю с игрушками. Старшая сестра, - намного добрее и мягче, чем я, - помогает накрывать на стол. Дети рады быть у нас. Они принимают ванну по очереди. Стараются сидеть на стульях ровненько, чинно. Наверное, так делают многие детдомовские дети, желая произвести хорошее впечатление. Они смеются маминым шуткам. Рассказывают о себе.

Наша квартира в выходные дни превращается в интернат. Пахнет маминым обедом, который на этот раз она делала не только для нас с сестрой. Зовут к столу. Не иду. Не хочу. Ты не любишь меня. Я не плачу, а хочется. Я знаю, ты сейчас войдешь ко мне. Крепко обнимешь и скажешь, что я – твоя самая любимая. Да что бы ты ни сказала, мы обе знаем, что это случится. Ведь никто на свете так не любит меня, как ты. А я - тебя, слышишь?! И вот ты по-настоящему входишь в ту нашу маленькую комнату. Я не оборачиваюсь. Ты присаживаешься ко мне и говоришь тихо и нежно: «Дочка, ты ведь добрая, я знаю.

Хорошенько послушай меня сейчас. У тебя есть я. Есть сестра. У нас есть эта квартира. А у этих детей нет никого! И дома своего у них нет. Разве плохо, если они проведут у нас выходные? Самое лучшее, что им дадут в итернате, это телевизор. Им так тоскливо в казенных стенах! Ну посмотри же, как они сейчас счастливы!» Мне стыдно, я плачу. И так будет всегда в моей жизни: мама скажет что-то единственно правильное, от чего я буду снова счастлива и спокойна.

Детский лагерь. Мама работает воспитателем в свой учительский отпуск. Путевка куплена и мне: бабушек-дедушек нет, и я везде «гонялась за ней, как хвостик». Именно так она и называла меня в такие моменты: «мой хвостик».

В лагере я, семилетняя, побила мальчика лет девяти: он назвал меня чуркой. Дралась я, по- мнению детей, здорово. Помню, волосы, летевшие светлым пухом от наших потасовок, исцарапанные лица моих обидчиков. Итак, я побила ребенка, а он пошел жаловаться воспитательнице – к моей маме. Был какой-то праздник: шум, музыка, линейка...

Все ученики, все ее воспитанники были у мамы любимые. И тот, что назвал меня чуркой,- тоже.

Взывая к миру, она ему как-то уж мягко сказала: «А знаешь, ведь я тоже не совсем русская. Не говори обидных слов, хорошо?»

А мне так: «Была бы ты рыжей, он назвал бы тебя рыжей. Ему неважно, какой у тебя цвет волос. Он хороший мальчик. Где-то услышал это слово и повторил. Но я тебя очень прошу, не бей ребятишек, пожалуйста! Скажи, ты любишь меня? Я тоже тебя люблю. Когда тебе больно, то мне еще больнее. Вот и маме этого мальчика будет очень больно, когда она узнает, что ты поцарапала его. Ведь это ее сын!»

Эти слова о бедных мамах, у которых душа страдает за детей, она будет повторять часто, когда я буду драться с детьми. Наверное, потому я люблю всех мам на свете.

Мамы, наши ушедшие мамы,—Царствие вам Небесное!

Если Бог наш - Любовь. Если ты, мама, - одна лишь Любовь, то, выходит, Он принял тебя в Свою обитель?!

... Возвращаясь с дачи, ты вышла у пединститута. Две абитуриентки сидят у входа в здание ВУЗа на скамейках. Чемоданы, сумки... Скоро начнет темнеть. Ты никогда не проходила мимо, если видела, что кому-то плохо. Да, девочки приехали в город поздно. Институт закрыт, направления в общежитие нет... Ты с ними входишь в нашу маленькую квартирку с проходной комнатой. Твой веселый, звонкий голос спешит обрадовать: «Девчонки, смотрите каких гостей я к вам привела!»

Я уже большая и привыкла, что мама не принадлежит только нам. У нее такой характер. В нашей квартире вечно кто-то живет или ночует. Кто-то вот-вот должен получить квартиру и пережидает это время у нас. Кто-то проездом остановился у нас по совету знакомых наших знакомых. Кто-то из коллег-женщин временно в ссоре с мужем. К кому же еще проситься на ночлег, кроме Клары.

Когда у нас жили люди, мы спали все на полу. Ели вместе, говорили, смеялись, а мы, дети, ссорились-мирились. Хорошо ли, плохо, когда твои двери всегда открыты всем, кто нуждается в крыше над головой, можно поспорить, но... Мама так жила и иначе не умела.

Я иду с тобой за руку. Ты – легкая, стройная. На мне белое платье, и я знаю, что все женщины смотрят на нас с восхищением: мама и дочка, дочка и мама...

«Бабочка! Ваша дочка, как бабочка!»-наклоняется ко мне одна женщина.

Вы говорите о детях. Смеетесь. Солнце, жизнь, счастье, я с тобой.

- А муж ваш, наверно, не русский?- улыбается женщина, кивая на меня.

- Да я тоже не совсем русская, - отвечаешь ты.- Сложно сказать, кто мы.

Вы смеетесь. Ты любила всех прохожих, и все любили тебя. Нет, я не такая.

На одной из прогулок мы встречаем старичка, едва передвигающего ноги. Ты помогаешь ему осилить ступеньки автобуса. Потом мы идем дальше, и я вдруг начинаю плакать. Жалко дедушку: он, наверно, скоро умрет. Ты делаешься серьезной, останавливаешься и говоришь мне:

-- Ну почему у тебя такое сердечко? Жизнь большая и трудная, а сердечко твое маленькое. Не плачь о дедушке. Просто скажи Богу, чтобы помог ему.

Как странно все переплетено было в вашей семье: вера в Бога, твой дед- большевик, родители-коммунисты...

Мама, Светлой обители тебе у Бога!

В детстве я везде ходила с мамой. Не брала она меня лишь проведывать безнадежно больных. Помню, вернувшись от коллеги, умирющей от онкологии, мама тотчас отправилась на поиски парного молока и свежего картофеля. В деревню.

Оказывается, больная сказала:

«А знаешь, Клара, я так тоскую по деревне. Я ж деревенская, хоть и прожила всю жизнь в городе. Мне сейчас так и чудится запах парного молока и свежей картошки, сваренной в мундире! Есть не могу, а хоть посмотреть бы на это, ощутить запах.»

Когда мама так скоро принесла ей парное молоко и картофель в кастрюльке, завернутой в полотенца, женщина благодарно смеялась: «Клара, ну ты у нас артистка...»

Небесное вам, мамы!

Мама заберет меня сегодня из сада. Это праздник. Обычно это делает сестра, чаще всего мама в школе с утра до вечера.. Когда мама идет по улице по направлению к нашей детской площадке, все дети бегут ко мне: «Твоя мама, твоя мама... Какая она у тебя красивая!» Мамы хватает на всю мою группу: всех одаривает вниманием, шутит... Около кого-то остановится. Нет, я не такая.

Ее модный в ту пору болоневый плащ развевается при ходьбе. Под ним черный костюм и ворот белой блузки. И неизменные каблуки, несмотря на ее высокий рост. А спина - прямая... Какой красивой ты была!

«Если хочешь всегда оставаться молодой, держи спину прямо. Так говорила нам бабушка», - так говорила мне ты-моя мама...

Смогу ли я выпрямить спину, потеряв тебя?

Мы с сестрой не стали такими высокими, как мама. Воспитательницы восхищаются ею, и одна из них однажды ведет со мной недетский разговор: « У тебя такая элегантная мама.... А почему она развелась с твоим папой?»

Ощущая себя от этого вопроса важной персоной, я делаю печальное лицо и начинаю врать: «Мой папа - жестокий человек. Он очень-очень обижал маму. Он ее каждый день бил!». Не знаю, может, и вправду остались воспоминания о том, что мой папа бил маму? Я его почти не помнила.

И.. Ох, уж эти добрые советские женщины! Моя воспитательница некоторое время молчит, опустив голову. Ей совестно, что бередит во мне неприятные воспоминания. Она поднимает покрасневшее лицо: «Как он мог? Как он мог бить ТАКУЮ женщину! Ничего. Ничего, зато у нее есть вы!»

После этого разговора я заслужила особое расположение нашей строгой воспитательницы.

Дома я рассказываю, как мы вели в детском саду душевный и взрослый разговор. Мама сердится: «Почему ты сказала неправду? Скажи, разве можно представить, чтобы меня кто-то бил? Мы с твоим отцом просто расстались. Его отправили работать в Тюмень, я отказалась с ним ехать. Все.»

Мама, светло ли тебе в обители Бога? И есть ли она?!

... Я не такая, как ты, мама. В отличие от тебя, я не заговариваю с прохожими на улицах. Не шучу в транспорте. Ты в общении с людьми естественно и легко могла завязать разговор с любым из них. Причем каждый твой собеседник отвечал тебе тем же. Твой голос звонко и весело звучал повсюду. И даже, когда ты была больна и почти не могла говорить, нам с сестрой по привычке слышался твой девичий голосок везде, где бы мы ни были.

Удивительно, но и явную неприязнь людей ты превращала в симпатию к себе.

Очередь в областной поликлинике. Напротив тебя сидят две молодые казашки. Они беседуют на своем языке. Одна рассказывает, сколько неприятностей ей доставил брак с русским мужем. Потом эта молодая женщина останавливает жесткий взгляд на тебе и говорит своей подружке: «Знаешь, я после моего первого мужа спокойно смотреть не могу на этих русских» И... Ты начинаешь смеяться и говорить с ними на их родном языке.

Мамина специальность - языковед. Отец мамы не знал казахского, но перед смертью просил, чтобы дочек научили ему. Знание этого языка при ее европейской внешности и высоком росте вводило казахов в недоумение и вызывало уважение.

Что мама ответила тем женщинам из очереди поликлиники, я не знаю. Только помню, что и мама, и те молодые дамы вместе очень долго смеялись. И таких смешных случаев, связанных с языком, было много.

... Мне девять лет. Ты отправляешь меня в школу. Такое тоже бывает не всегда. Обычно ты уходишь раньше меня. «У меня сегодня «большое окно,» -говоришь ты. Я знаю, в это «окно» ты будешь печь торт, читать книгу или с радостью ребенка отправишься в кино. Одна.

Я возвращаюсь из школы. Ты говоришь по телефону со своим учеником. Спрашиваешь его о делах. Потом вдруг вы начинаете обсуждать с ним фильм. Фильм, который ты сегодня смотрела в кинотеатре. Вы так увлеченно вспоминаете эпизоды. Смеетесь, делитесь впечатлениями, перебиваете друг друга. А потом ты говоришь ему: «Ну вот, я же видела тебя сегодня в кинотеатре «Аврора»! Фильм был замечательный, только жаль, что ты почему-то от меня убежал.... Саша, все же не прогуливай уроки, ладно?»

... Мне 11 лет. Мы возвращаемся с тобой с дачи до остановки в город. Ты устала. В руках тяжелые сумки, а идти еще километра два. Я, как всегда, не закрываю рта. О чем я тогда рассказывала? Я все помню. Ты выписывала нам много детских журналов. Я рассказывала тебе что-то из «Юного натуралиста». Ты несла сумки и молчала, а потом вдруг остановилась, поставила их на пыльную дорогу, вздохнула от тяжести и сказала: «Знаешь, доня, я всегда мечтала, чтобы у меня была именно такая дочь. Такая смешная болтушка.»

Мы шли дальше молча. Меня переполняли чувства от твоих слов.

--А почему я – доня? – спросила все же я, не умеющая долго молчать.

- Да просто так! Это по-украински. Все мамы называют своих детей ласковыми именами. Мне нравится: доня, донечка...

-А Гуля? Ты о ней не мечтала так, как обо мне?

- Да конечно же, мечтала я о ней, именно о такой старшей доне! Я очень счастливая, что у меня есть вы.

... Мне 14 лет. Мы с подругой знаем, что родители не позволят нам бросать школу на полпути и поступать в среднее специальное заведение. А так хочется поскорее уехать из города и начать делать что-то самим. Мы решаем в июле поработать, а в августе бежать в Казань: поступим в театральное училище. Мы исчезаем из дома весь июль: работаем горничными в отеле, приборщицами в парикмахерской... И вот - билеты на поезд в общем вагоне в один конец на руках. Нам кажется этого достаточно. В дорогу решаем сушить сухари. Мы прячем билеты у подруги в комнате. Думаем, у нее надежнее, ведь у меня нет личной комнаты. Но их находит ее мама и звонит моей. Все открывается!

Мы сидим по своим квартирам, и наши мамы ведут с нами беседы. О том, что

... Мы солгали... Что мы никогда не доехали бы в сидячем вагоне до Казани да еще с одними сухарями, ведь ехать четверо суток... О том, что милиция бы нас высадила с поезда сразу же, как мамы заявили бы о нашем побеге.

И, после того, как волнения утихли, мама, посовещавшись со своим лучшим другом Анной Владимировной, говорит со мной так:

«Мне нравится, что ты становишься самостоятельной. Теперь я вижу, ты умеешь трудиться и зарабатывать деньги. Только я думаю, что профессия актрисы не для тебя. Каждая работа—трудная. Чтобы она приносила радость, надо ее любить и уметь делать. Ты пишешь с удовольствием свои истории-рассказы, не подумать ли серьезно о журфаке?»

Мужчины. Были достойные вполне, с кем мама могла бы жить и растить детей. Но память о мужчинах ее семьи мешала сделать выбор. В маминой семье они отличались порядочностью, немногословием, трудолюбием, преданностью семье. Мама так категорически и оценивала мужчин, подразделяя их на «порядочных» и «не очень порядочных».

Я помню, как тебе, мама, позвонил твой друг юности. Вы учились в одном городе. Он стал писателем. И вот он приехал из столицы выступить по областному телевидению. После передачи - к нам. С цветами, коробками конфет. Вы сидели долго в зале, а я подслушивала, не засыпая в нашей маленькой комнате. Воспоминания о студенчестве... Потом его слова: «Знаешь, Клара, а ведь я тебя очень любил.»

Ты ответила мне о нем, вечно сующей нос во все твои дела: «Этот мужчина – порядочный. Но у него есть семья» . В твоей библиотеке остались две его книги, которые он подписал в тот вечер для тебя «Моей студенческой любви Кларе Чигировой...»

Был еще один поклонник мамы, которого я знала. Он был младше ее на шесть лет. Он дарил нам игрушки, играл с нами. И дело шло к свадьбе. Мне пять лет, сестре 12, и мама получает письмо от нашего родителя с просьбой отдать ему его старшую дочь, то есть мою сестру.

Мама возмущена.

-Почему?-спросила я.

-Да потому, что родные сестры должны расти вместе! Потому, что ни одна мать не отдаст никому своего ребенка!

Как близкому человеку, она рассказала об этом письме своему другу. Он, не подумав, ответил: «А почему бы и нет? Твоя младшая дочь еще такая маленькая. Она не помнит отца и сможет называть меня папой»

Этих слов было достаточно, чтобы мама прекратила с ним отношения. Он плакал, умолял, просил прощения, говорил, что сказал, не подумав, но было поздно.

Ты, мама, говорила, что самым счастливым и прекрасным временем твоей жизни были годы, когда с тобой жили внуки. Но ведь это время было таким нелегким!

Мне 20 лет. Я вышла замуж. Я в Москве, и тебя нет со мной. Отчаяние, сомнения, паника. Я в положении. Мой муж и его мать не настаивают на аборте, но все же ведут просветительские беседы: мы только поженились... Рано иметь детей... Учеба в университете... Дети еще будут...

Все это мне кажется противоестественным. Это так не похоже на мою маму. Я ощущаю, что эти люди - чужие.

Я звоню к тебе в отчаянии. Ты слушаешь меня. Не осуждаешь никого, а только мольба: «Только не делай ничего! Не убивай моего внука. Прошу тебя! Я ни за что не позволю тебе прервать учебу. Ты будешь учиться дальше. Даже академического отпуска не понадобиться. Лишь бы ты и малыш были здоровы».

И мне опять легко. Мама озвучила мое желание.

... И опять из детства. Я осталась дома с высокой температурой. Ты на своих уроках. Я просыпаюсь и пугаюсь: на моем одеяле моя кошка родила котят. Я вскакиваю с постели и звоню в вашу учительскую. Плачу. Тебя зовут к телефону. Ты пугаешься, что произошло? А узнав, смеешься: «Доча, это к счастью. Все дети--и у животных, и у людей--рождаются только к счастью!»

... Мама сказала.

Мама «рожала» моего сына вместе со мной. В те часы она тоже испытывала схваткообразные боли. Пока шли роды, вокруг роддома, ночью, ходила странная, высокая женщина в домашнем платье, воздевая руки к небу: «Боже, пусть все будет хорошо у моего внука и моей дочери! Только бы все было хорошо!»

Это была ты, моя мама... Царствие тебе Небесное!

Потом мама с сестрой, унав о рождении сына, прыгали от радости вокруг стола. Того самого, круглого, за которым так часто кормили учеников-сирот.

Меня отправили учиться дальше, оставив в доме пятнадцатидневного племянника и внука. Сестра поменяла график работы в больнице: из «посменной» медсестры стала «ночной». Мама работала днем в школе, а вечера и ночи проводила с внуком. Так и подменивали друг друга.

Им было трудно, но любовь к малышу перекрывала все. И первой, огромной любовью сына стали мои мама и сестра.

О том, как они расставались, когда сыну исполнилось шесть лет, не хочу писать. Больно. Позднее, если с сыном у нас случались конфликты, мне всегда снилась мама: она держала своего внука на руках, с любовью и трепетом прижимала к себе и шептала молитвы.

И внучку мама «рожала» вместе со мной. Первая распеленала ее, когда муж привез нас из роддома. Первое купание младенца– ее. Все первые прикосновения к младенцу она делала с молитвой, - ведь она так волновалась за всех детей.

Помню, мы принесли свидетельство о рождении дочки из ЗАГСа. Мама открыла его и прочитала имя внучки: Иоланта-Клара. И... Рассердилась.

- Зачем? Я не хочу, чтобы она носила мое имя и повторила мою судьбу. Пусть у нее в жизни будет все, как у всех счастливых женщин: и дети, и внуки, и хороший порядочный муж.

Все будет хорошо. Потому что ты этого хочешь, мама.

...1994 год. Самые тяжелые месяцы моей жизни ты провела со мной, приехав в мою страну. Ты похудела от переживаний на десять килограмм. Ты уже немолода. Но ты дала мне силы жить дальше и радоваться тому, что есть.

Мы с тобой клеили обои в моей новой неустроенной квартире. Стелили линолеум, шпаклевали стены и потолки, красили, белили. Две женщины, которые, в общем-то, мало смыслили в ремонте. К нам приходили строители, ищущие «халтуры» и давали советы. Нам отделочные работы были не по карману. Поэтому решили нанять лишь мастеров, чтобы устанвили сантехнику, а остальное - сами.

«Линолеум постелен не так, шпаклевка не ровная, кафельные плиты..,» - поучал маляр, жаждущий "халтуры".

Мама весело ответила:

-- Да, мы не строители. Я простая учительница. Как бы неумело мы не клеили кафельные плиты, но мы привели квартиру в жилой вид, правда? А вы смогли бы сделать нашу работу?

Он согласился и начал нам немного помогать.

Где бы ты ни жила, ты всех моих соседей и друзей превращала в своих единомышленников. Все они любили тебя, мама.

Мы два месяца делаем с тобой ремонт, как можем. Ходим с детьми на речку за водой. Принимаем душ у моих подруг. В этот период болеет Иоланта-Клара... Все к одному... Кризис в странах распавшегося СССР... Существование газеты, где я работаю, зыбко. Нам не платят зарплату. Все это – вдобавок к другим моим неприятностям.

Я иногда убегаю в наш подвал покурить. Иногда ухожу к своей подруге-коллеге, и мы просто пьем с ней вино и молчим. Не хочу делать маме больно: все это стараюсь скрыть.

Но разве можно обмануть тебя?

- Не уходи из дома, кури здесь, - говоришь ты.- Не хочу, чтобы ты оставалась наедине со своими мыслями. И об алкоголе. Хочешь, иногда и совсем чуть-чуть выпьем вместе? Тебе сейчас очень больно, я знаю. Но помни и то, что алкоголь временно притупит боль, а потом все накатит с еще большей силой.

Все мои трудности ты хотела пережить со мной, взвалить на себя. Но тебе, - об этом ты скажешь позднее, - было во сто крат тяжелее: ведь я была твоим ребенком! Мы тогда не ощущали тяжести ремонта и безденежья, ты забыла о своих болезнях - слишком огромными были твои душевные страдания за дочь и внуков.

... Мы клеим обои. Ты это делаешь с тихой молитвой, которую я едва слышу. Потом устало садишься на стул.

--Дочка,-говоришь ты, - ты в церковь ходишь, с добрыми людьми общаешься, а ведь Бога ты не знаешь. Где же вера твоя? Бог же в самом деле есть. И все, что сейчас случилось с тобой, не без Его согласия произошло. Книги читаешь православные, а как неудачи, унываешь. Трудности в жизни бывают у каждого, но ведь это не конец. Все это надо просто перетерпеть. Ты хочешь, чтоб все наладилось в твоей жизни сейчас, но так не бывает! Надо радоваться тому, что есть у тебя сейчас. Посмотри на детей своих-ведь это счастье. Когда у тебя все наладится, ты вспомнишь мои слова. И скажешь так: «Мама сказала»

Мама шутит со мной, с детьми. Но одному Богу известно, с каким трудом ей,- резко похудевшей, осунувшейся, уставшей и уже немолодой, - все это дается.

Потом мы решаем, что до школы она увезет Иоланту-Клару к себе. Мне будет легче. Что-то решится с нашей редакцией. Я отойду от своих проблем. Хотели расстаться с дочкой на год, а получилось... На два. А мама, вернувшись к себе с маленькой внучкой Кларой, пошла опять работать, чтобы помочь мне с детьми.

... Потом я вспомнила ее слова уже через пару лет, когда все стало налаживаться. Вспомнила все до мелочей: как мы клеили обои в большой и необорудованной квартире в Литве. Как бегали здесь же маленькие Иоля и Стас. Мои отчаяние, слезы, безнадежность и безверие. И мамины едва слышные молитвы. Ее безропотность и ободряющие шутки.

Позже мы не хотели вспоминать при наших встречах того трудного года.

Но я все помню, мама! Прости меня!

Шесть лет назад нас всех начало беспокоить твое здоровье. Ты, как прежде, радовалась успехам внуков, молилась, ждала встреч. Но голос становился все тише и глуше.

Мы узнали, что наступила эта болезнь, которая с каждым разом будет делать твое тело неподвижным, а голос тише. Не менялась ты только в своей любви ко всем. И глаза твои оставались прежними - яркими, выразительными.

Я не буду вспоминать это время. Не расскажу, как мне было тяжело в тот вечер, когда вдруг поняла, что ты, ставшая безмолвной и кроткой, сейчас уйдешь навсегда.

... Воспоминание за воспоминанием и я, кажется, нашла твой ответ на мой вопрос, который постоянно задаю тебе сейчас: ГДЕ ТЫ, МАМА?

Не тот ли он, что ты мне сказала в Литве много лет назад. «Дочка, ты в церковь ходишь, с добрыми людьми общаешься, а Бога ты не знаешь. Где же вера твоя? Бог же в самом деле есть...»

... Я не такая солнечная, как ты. Смогу ли я сейчас нести тебя в себе без грусти, без чувства вины; идти по свету и с искренним сердцем радоваться жизни? Не придаваться отчаянию, не сосредотачиваться на себе, любить обижающих, улыбаться каждому встреченному ребенку и взрослому? Как ты... Если я хоть немного так смогу, то печаль моя превратится в радость...